Some discussion issues of the early Neolithic study in the forest-steppe Volga region

Full Text

Прежде всего необходимо остановиться на обосновании культурного статуса ранненеолитических материалов лесостепного Поволжья. Оговоримся, что под лесостепным Поволжьем мы понимаем участок лесостепи по обе стороны реки Волги в ее среднем течении, ограниченный с востока рекой Урал, а с запада реками Мокшей и Хопром. В конце 80-х годов ХХ века И.Б. Васильевым и А.А. Выборновым была обоснована точка зрения о возможности выделения в раннем неолите региона елшанской культуры [1, с. 34-35]. В то же время Н.Л. Моргуновой обозначенные материалы рассматривались в рамках первого этапа развития волго-уральской культуры [2, с. 6-9; 3, с. 56-59]. По нашему мнению, на современном этапе изучения неолитических древностей Поволжья ранний этап их развития более уместно связывать именно с елшанской культурой. Она обладает всеми характерными для археологической культуры, в классическом понимании этого термина [4, с. 20], чертами. Не касаясь подробно всех компонентов, приведем лишь пример по хронологии. Судя по датам, елшанские материалы интересуемой территории укладываются в диапазон, как минимум, от середины VII до середины VI тыс. до н.э. Интервал в тысячу лет присущ именно культуре, а не ее этапу, о чем свидетельствуют данные о хронологии неолитических культур. При этом комплексы развитого и позднего неолита Поволжья, рассматриваемые в рамках средневолжской культуры, имеют отличные от раннего неолита векторы развития, хронологию и территориальные рамки. Обозначенные обстоятельства, на наш взгляд, не позволяют рассматривать данные культурные образования в рамках последовательных этапов развития одной культурной традиции, а дают возможность говорить о двух самостоятельных археологических культурах, получивших развитие в неолите региона. Наконец, отметим, что в подавляющем большинстве исследований по неолиту региона и сопредельных областей получил распространение термин «елшанская культура». В то же время ранний неолит региона нами неразрывно связывается с комплексами елшанской культуры, и оба термина используются в этой и других наших работах как взаимозаменяемые.

Одна из главных проблем в изучении раннего неолита лесостепного Поволжья - его хронология. Полученные по неолиту региона даты неоднократно публиковались и хорошо известны специалистам [5-18]. Среди широкого спектра вопросов, связанных с абсолютной хронологией неолита Поволжья, наиболее дискуссионной проблемой является определение времени формирования елшанской культуры. Для ранненеолитических комплексов региона получено без малого почти 100 дат, причем большая часть из них по органике из керамики. Не углубляясь в проблемы, связанные с датированием обозначенного материала, отметим, что у исследователей сложилось неоднозначное отношение к данным определениям. Часть специалистов относится к ним с осторожностью [19-21] или считает неприемлемым их использование без подкрепления датами по другим видам материала [22], другие рассматривают их в качестве надежных для построения хронологических схем развития культур [7; 13; 23-25]. Также в ряде работ прослеживается тенденция по выборочному использованию определенных групп датировок и различной аргументации неприемлемости других, как правило, наиболее ранних [26-27].

Что касается хронологии раннего неолита лесостепного Поволжья, то ряд исследователей считает несколько удревненным предложенное в диссертационной работе и специальных статьях [13; 25; 28] время его формирования с начала VII тыс. до н.э. Необходимо отметить, что в рамки первой половины VII тыс. до н.э. укладывается представительная группа дат - в количестве 13 [13]. Они получены по комплексам нескольких памятников и по различным материалам (раковины моллюсков, кость, керамика) в нескольких радиоуглеродных лабораториях. При этом даты по кости и раковинам моллюсков стоянок Ивановка и Чекалино IV, чья контекстуальная связь с конкретным археологическим материалом могла быть поставлена под сомнение, подтвердились непосредственным датированием органики из керамики. Отметим, что елшанская посуда изготавливалась из илистых глин, в составе которых содержится незначительное количество естественных органических включений [29; 30], которые удаляются в процессе предварительной пробоподготовки образца, а также их воздействие нивелируется с помощью регулирования параметров температуры сжигания [31; 32]. В то же время столь ранние датировки не кажутся «оторванными» от комплексов сопредельных регионов. С концом VIII - началом VII тыс. до н.э. связано формирование неолита в Прикаспийском регионе [7; 33] и на Нижнем Дону [34; 35], с этим же временем связано распространение керамического производства на Алтае [36]. Таким образом, ранние датировки елшанской культуры не выпадают из комплекса абсолютных дат культур сопредельных территорий, они получены по ряду стоянок и по нескольким видам материалов и могут рассматриваться в качестве достаточно обоснованных.

Остановимся еще на одной проблеме, связанной с датированием ранненеолитических комплексов лесостепного Поволжья. Присутствие определенного разброса в датировках по конкретному памятнику также не должно нас смущать. Как было показано нами [25], а также зафиксировано в сопредельных регионах [37], ранненеолитическими обитателями стоянки использовалось ограниченное количество горшков. Данные факты позволяют сделать вывод о том, что памятники, в керамических комплексах которых выявлено несколько десятков ранненеолитических сосудов, посещались неоднократно. С учетом специфики Поволжского региона, связанной с замедленным осадконакоплением и активными процессами зоо- и педотурбации на древних поселениях, этапы посещения стоянки не фиксируются стратиграфически, и о них, видимо, свидетельствуют «разлетевшиеся» даты.

Еще одной не менее дискуссионной проблемой является поиск истоков неолитизации лесостепного Поволжья. По данному вопросу исследователями высказывались различные, иногда диаметрально противоположные точки зрения [1, с. 23-24, 40-41; 3, с. 32, 56-57; 19, с. 76-78; 39-50; 38, с. 36-41]. Некоторые из приведенных гипотез на настоящий момент представляют лишь историографический интерес, так как их сторонники изменили свою точку зрения, иные продолжают отстаиваться авторами. На наш взгляд, наиболее убедительной является гипотеза о неолитизации лесостепного Поволжья в результате влияния культур среднеазиатского междуречья. В ряде работ аргументируется наша позиция, поэтому подробно на ней мы останавливаться не будем [25; 28; 51]. Отметим, что керамика елшанской культуры обнаруживает значительную близость с неолитической посудой среднеазиатского междуречья, она проявляется как на уровне технологии производства и формообразования сосудов, так и в приемах ее орнаментации. При этом продвижение неолитических коллективов из Средней Азии в Поволжье было связано с установлением близких природно-климатических условий в регионах в начале атлантического периода.

Кратко обозначив собственную точку зрения, остановимся на некоторых критических замечаниях, озвученных в специальных статьях или личных беседах рядом заинтересованных специалистов. Обращалось внимание на определенные различия в кремневых индустриях ранненеолитических стоянок Средней Азии и лесостепного Поволжья [38]. Для неолита Средней Азии характерна выраженная пластинчатая индустрия, в то время как для лесостепного Поволжья - отщеповая. Данное противоречие нами осознается. В то же время заслуживает внимания то обстоятельство, что для некоторых мезолитических культур Средней Азии и некоторых вариантов местного неолита характерна отщепово-пластинчатая индустрия и, возможно, именно они приняли участие в формировании елшанской культуры [52-55]. Отметим, что кельтеминарская культура не однородна сама по себе, в ней представлено несколько локальных вариантов, и лишь часть из них обнаруживает близость с посудой елшанской культуры [56]. Также, возможно, освоение пришлым населением незнакомого региона и отсутствие сведений о выходах качественного кремневого сырья отразилось на характере их кремневой индустрии. Данная проблема далека от своего решения и будет нами дополнительно исследоваться.

Еще одно противоречие связано с определениями абсолютного возраста раннего неолита в обоих регионах. В этой связи необходимо отметить, что для неолита Средней Азии получено ограниченное количество абсолютных дат (стоянки Учащи 131 и Аякагитма) [57-59]. При этом на стоянке Учащи 131 датирован не культурный слой, а вышележащие напластования. Наиболее надежные абсолютные датировки неолита Средней Азии получены лишь по нижней части пятого слоя стоянки Аякагитма, и они относятся к концу VII тыс. до н.э. На наш взгляд, наличие представительной серии абсолютных дат лишь по одной стоянке Приаралья не позволяет рассматривать аргумент о хронологическом несоответствии времени формирования раннего неолита в регионах в качестве безоговорочного. В этой связи весьма примечательна ситуация с абсолютным датированием ранненеолитических комплексов лесостепного Поволжья. Например, материалы стоянки Нижняя Орлянка II систематически получают омоложенные даты [13], хотя типологически комплекс памятника занимает наиболее раннее положение в системе ранненеолитических древностей региона. Также на примере традиции изготовления острых днищ зафиксированы случаи длительного бытования определенной технологии в рамках развития конкретной археологической культуры [11]. Наконец, материалы ряда ранненеолитических стоянок лесостепного Поволжья, типологически близкие между собой, относятся к разным, иногда достаточно отдаленным во времени периодам развития елшанской культуры. Таким образом, на наш взгляд, хотя материалы пятого слоя стоянки Аякагитма в Приаралье могут быть отнесены к ранним этапам развития неолита региона, высока вероятность при активизации работы по датированию неолитических комплексов Средней Азии удревнения времени неолитизации региона. Нельзя не обратить внимание на то, что на стоянке Аякагитма обнаружены наконечники стрел кельтеминарского типа. Они характерны не для самых ранних комплексов типа Учащи 131. Поэтому, предположение о более древнем, чем последняя четверть VII тыс. до н.э., возрасте дарьясайских материалов весьма вероятно. В связи с этим при сравнительном анализе комплексов регионов первостепенное значение играет типологическая близость материалов.

Предложенная в ряде недавних работ В.В. Ставицким гипотеза формирования раннего неолита лесостепного Поволжья в результате миграции носителей керамического стиля Гелвери с территории Анатолии, вызванной аридизацией климата около 6200 лет до н.э. [49; 50], на наш взгляд, содержит ряд дискуссионных моментов. Во-первых, приводимые автором аналогии между елшанской посудой и керамикой стиля Гелвери носят весьма общий характер. Примечательно, что аналогичную аргументацию автор использует, критикуя гипотезу о среднеазиатской ориентации связей елшанского населения [49, с. 117]. Отметим, что одна из статей, на которую ссылается В.В. Ставицкий и из которой приводится иллюстративный материал [49, с. 121], посвящена анализу «Exotic Ware», выявленных в количестве около 100 фрагментов, к числу которых как раз и относятся черепки с прочерченным (incised) орнаментом [60, p. 129]. В публикации материалов исследований поселения Чатал-Хеюк следующего (2008) года F. Ingmar отмечает, что за один только год исследований на поселении выявлено более 9000 черепков, здесь же автор относит скопление керамики, орнаментированной прочерками и наколами, к позднему неолиту [61, p. 99, fig. 82]. Судя по приведенным в публикациях F. Ingmar иллюстрациям, фрагменты, орнаментированные прочерченными линиями и наколами, поселения Чатал-Хеюк происходят от биконических и плоскодонных (иногда имеющих поддон) сосудов [60, p. 130, fig. 90-91], на некоторых из которых представлены горизонтальные ручки [62, p. 266, fig. 27.11]. При этом на самом эпонимном памятнике стиля Гелвери, поселении Геверли-Гюзельюрт, исследована небольшая площадь и контекст обнаружения черепков с прочерченным орнаментом не вполне ясен [60, p. 129]. Примечательно, что В.В. Ставицкий, анализируя посуду 1 и 2 групп слоев XXVI-XXVII поселения Джамук-Тепе, которая обнаруживает определенную близость с посудой елшанской культуры, приходит к выводу, что «только самые общие аналогии можно проследить в орнаментации керамики» [50, с. 139]. Наконец, весьма примечательно противоречие с формообразованием днищ сосудов елшанской культуры (острые) и Малой Азии (плоские, зачастую со сложным оформлением), с которым сталкивается В.В. Ставицкий, и его решение с большим количеством допущений [49, с. 118]. Во-вторых, приводимый В.В. Ставицким аргумент о некорректности ранних дат, в связи с использованием илов при производстве керамики елшанской культуры, в которых остатки органики влияли на удревнение возраста [49-50], кажется нам недостаточно обоснованным. Как было показано несколькими абзацами выше, специалисты по радиоуглеродному датированию осознают спектр проблем, связанных с датированием керамики, и обладают инструментарием для нивелировки их влияния на получаемые даты. Кроме того, выборочное использование одних абсолютных определений и отказ от других, на наш взгляд, недостаточно методически верно. В-третьих, предложенный маршрут миграции по восточному побережью Каспийского моря [50, с. 140] несколько дискуссионен, так как на промежуточной территории до стоянки Джебел нам не известны памятники, содержащие керамику, аналогичную елшанской. Также отметим, что предполагаемый путь мигрантов проходит через несколько физико-географических зон, обладающих своей спецификой. В-четвертых, вызывает ряд возражений концептуальное положение гипотезы В.В. Ставицкого об отнесении «протоелшанского» населения ко второй волне миграции из Малой Азии и связи данного процесса с ардизацией климата 6200-6000 лет до н.э. [48-50]. С теоретической точки зрения в условиях предполагаемого соседства оседлых земледельцев-скотоводов и подвижных охотников-собирателей миграция последних является первичной. В условиях аридизации они вытесняются оседлым населением в связи с переключением его на экстенсивные модели ведения хозяйства и отходом отдельных групп в поисках более благоприятных районов, что неизбежно провоцировало движение менее оседлых и разобщенных коллективов охотников-собирателей. Однако более вероятным нам представляется достаточно масштабное перемещение неоседлых групп населения в условиях благоприятной климатической обстановки, наступившей в начале атлантического периода. В данных условиях происходит увеличение прибавочного продукта в коллективах как с производящей системой хозяйства, так и присваивающей, что приводит к росту численности населения. Достижение пика экономической емкости определенной ландшафтной экосистемы влечет за собой необходимость расширения ее границ, т.е. миграции «лишнего» населения. Как показано на множестве этнографических примеров, для жизнедеятельности подвижных групп охотников-собирателей требуются значительные участки свободной земли, используемые в качестве охотничьих угодий. Каждый из таких участков способен обеспечить достаточным количеством пищевых ресурсов ограниченное число членов общины, осуществляющей систематические перекочевки. Избыточное население постепенно вынуждено покидать племя. Наличие однокультурных или инокультурных групп в сопредельных областях приводит к необходимости осуществления достаточно дальних миграций. Аналогичная ситуация наблюдается при увеличении количества членов общины оседлых земледельцев и скотоводов. При этом стоящие на более высоком уровне социально-экономического развития коллективы земледельцев и скотоводов в процессе своего перемещения выступали одной из причин дальнейшего движения охотников-собирателей. На наш взгляд, именно в результате давления оседлых земледельцев и скотоводов группы подвижных охотников-собирателей, знакомые с навыками керамического производства, вытесняются на периферию ойкумены первичной неолитизации, связанной с районами Плодородного полумесяца и близлежащими территориями, откуда они способствовали неолитизации среднеазиатского междуречья и далее лесостепного Поволжья.

Еще одна весьма оригинальная гипотеза происхождения елшанской культуры в недавних работах предложена А.В. Вискалиным [46; 47]. По мнению автора, степи Поволжья и Средней Азии в раннем неолите были освоены «выходцами из более восточных регионов Сибири и Дальнего Востока» [47, с. 26]. Первое, на что хотелось бы обратить внимание, крайне общий характер аналогий между керамическими комплексами Поволжья и Дальнего Востока. Посуда культуры Дземон, откуда, по мнению А.В. Вискалина, могла быть заимствована традиция нанесения ямочно-жемчужных вдавлений под срезом венчика, представлена плоскодонными, прямостенными, богато орнаментированными веревочными оттисками, нередко с усложненным оформлением венчика сосудами [63]. В свою очередь, посуда усть-каренгской культуры, откуда, по предположению автора, берет начало традиция изготовления острого дна, имеет ярко выраженную вертикальную загладку по внешней поверхности гребенчатым штампом, а элементы орнамента представлены оттисками гребенчатого штампа, образующими мотивы шагающей гребенки [64, с. 37]. Как можно было заметить, близость посуды данных культур керамике раннего неолита лесостепного Поволжья незначительна, а отмеченные аналогии весьма выборочны. Второе обстоятельство связано с отсутствием промежуточных звеньев в процессе передачи навыков керамического производства с территории Дальнего Востока на Среднюю Волгу. Специалистами отмечается, что керамическая посуда на Байкале и в Прибайкалье появляется не ранее 7-6,5 тыс. лет назад [64, с. 41]. При этом стоит отметить, что, по мнению еще одной группы исследователей, хронология комплексов усть-каренгской культуры значительно удревнена [65]. Примечательно, что неолитизацию еще одного, хотя и отдаленного, но промежуточного региона, алтайской лесостепи исследователи связывают с влиянием кельтеминарской культуры [66]. Соответственно на промежуточной территории от Забайкалья до Поволжья не фиксируется культурных образований, которые могли бы отражать процесс передачи навыков керамического производства между регионами. Таким образом, идея А.В. Вискалина о «победном шествии» сибирского населения до Азовского и Черного морей [47, с. 26] нуждается в очень серьезном фактическом подтверждении.

Весьма дискуссионной проблемой является возможность разделения елшанской культуры на два варианта и участия в формировании западного варианта носителей сурской и ракушечноярской культур, предложенная нами в ряде работ [67-70]. Подробно на нашей точке зрения мы останавливаться не будем, она детально опубликована в специальных статьях. Отметим лишь, что керамические комплексы выделенных вариантов имеют как значительное количество схожих черт, так и существенные различия, главным образом в орнаментации сосудов. По технологии изготовления и формам посуда западного варианта очень близка восточной группе, хотя и здесь И.Н. Васильевой отмечаются некоторые различия [71]. Орнаментация посуды, на наш взгляд и по мнению ряда авторитетных специалистов [72], отражает некоторые сакральные представления первобытного населения и играет первостепенную роль при культурно-хронологической атрибуции археологических материалов. Изменения в системе орнаментации отражают изменения, происходящие в мировоззрении первобытных обществ, которые, к слову, крайне консервативны. Они не происходят спонтанно, а являются свидетельствами взаимодействия коллективов с разными социально-культурными представлениями. Согласно ряду радиоуглеродных определений, наиболее ранние стоянки западной группы памятников датируются последней четвертью VII тыс. до н.э. [11-13]. В это время наиболее близкие культуры, знакомые с керамическим производством, известны на территории Приазовья и Северного Причерноморья [19; 22; 74]. В керамических комплексах сурской и ракушечноярской культур с ранних этапов присутствуют сосуды, орнаментированные разряженными наколами различной формы, образующими простые геометрические мотивы, близкие посуде западной группы. В этой связи наиболее вероятным источником заимствования накольчатой традиции орнаментации керамики выступают именно сурская и ракушечноярская культуры. Учитывая значительную близость технологии изготовления керамики западной и восточной групп, которая относится к числу наиболее консервативных традиций при изготовлении посуды, мы допускаем большее влияние на формирование западного варианта восточного. В то же время для распространения инноваций в системе орнаментации и соответственно мировоззрении населения, оставившего западную группу стоянок, было необходимо непосредственное взаимодействие населения. Примечательно, что в это время еще не фиксируются следы значительного влияния коллективов Нижней Волги на елшанское население, которые, по нашему мнению, привели к формированию на ее основе накольчатой традиции орнаментации керамики средневолжской культуры [7]. Кроме того, орнаментация посуды Нижнего Поволжья достаточно сложна (зигзаги, меандры и др.), и для данного региона характерно использование накола в технике отступания [75-77], чего мы не наблюдаем на накольчатой посуде западного варианта елшанской культуры. В связи с обозначенными обстоятельствами мы считаем недостаточно убедительной точку зрения о заимствовании традиции накольчатой орнаментации посуды носителями западного варианта елшанской культуры с Нижней Волги. Стоит отметить, что посуда елшанской культуры, датирующаяся первой половиной VI тыс. до н.э. в восточном регионе, с точки зрения технологии производства и орнаментации близка сосудам, датирующимся VII тыс. до н.э., что лишний раз свидетельствует о контактах с инокультурными группами в западном регионе, а не о саморазвитии елшанской культуры. Представленных различий между материалами западного и восточного круга памятников, на наш взгляд, достаточно для выделения двух вариантов культуры.

Еще одной дискуссионной проблемой в изучении раннего неолита лесостепного Поволжья является поиск истоков формирования посуды луговского типа. Данный тип представлен плоскодонными, орнаментированными лишь поясками ямочно-жемчужных вдавлений под срезом венчика, иногда достаточно крупными сосудами. Впервые он фиксируется в конце ранненеолитического периода, однако продолжает бытовать и после угасания елшанской керамической традиции. По нашему мнению, луговской тип посуды формируется в лесостепном Поволжье в результате взаимодействия елшанского и нижневолжского населения. При этом елшанский компонент являлся доминирующим. Данная точка зрения была впервые предложена И.Б. Васильевым и А.А. Выборновым [1] и на настоящий момент представляется достаточно убедительной. По всей видимости, взаимодействие обитателей Нижней и Средней Волги в неолите на начальных этапах носило ограниченный характер. Как нами было отмечено [78; 79], в результате влияния нижневолжского населения в елшанском гончарстве получает распространение традиция изготовления небольшой части сосудов из илов, появляются единичные сосуды с наплывами-утолщениями на внутренней стороне, а также с легкой биконичностью в очертаниях. Наконец, в это же время в лесостепном Поволжье получает некоторое распространение традиция изготовления плоскодонной посуды. Контакты нижневолжского и елшанского населения носили не регулярный характер и были, видимо, обусловлены брачно-родственными взаимоотношениями, в ходе которых заимствовалась лишь незначительная часть навыков керамического производства. Данная ситуация нашла отражение в формировании луговского типа посуды. Отметим, что возникновение нового технологического приема в производстве посуды, тем более такого значимого как форма дна, не могло произойти без определенной внутренней потребности в среде елшанского населения, которая, скорее всего, была связана с переходом части населения к большей оседлости. При этом доминирование елшанского компонента отразилось в практически полном отсутствии орнаментации на сосудах луговского типа. Как нами было показано в предыдущем абзаце, в первобытных обществах орнамент отражает определенные мировоззренческие представления населения, а его изменение или сохранение является индикатором взаимодействия разнокультурных групп. Примечательно, что посуда луговского типа имеет аналогичную технологию изготовления с остальной посудой елшанской культуры и не выделяется из комплексов ранненеолитических памятников [29; 30]. Что же касается материалов Ивановской стоянки и технологии изготовления елшанской посуды на ней, то, видимо, она отражает наиболее ранние следы ограниченных контактов двух групп населения, а не изначальное знакомство елшанского населения с традицией изготовления посуды из илов, которая фиксируется на данной стоянке [80] и слабо представлена на других памятниках елшанской культуры [29; 30]. В свою очередь, елшанская культура на позднем этапе своего развития выступает наиболее вероятным источником неолитизации лесного Среднего Поволжья, что подтверждается также результатами изучения технологии изготовления посуды обоих регионов [81; 82]. Данное предположение, как было отмечено рядом исследователей, носит «теоретический характер» [49, с. 118], как и любая попытка реконструкции конкретно-исторических процессов на основании археологического материала.

Предложенная В.В. Ставицким гипотеза о формировании луговской традиции под влиянием Ракушечного Яра [49, с. 118], не лишена противоречий и во многом столь же, если не более, «теоретична», чем рассмотренная выше. Во-первых, технология изготовления посуды ракушечноярской культуры значительно отличается от елшанской и луговской. Для Ракушечного Яра характерно использование илов со значительным содержанием сгнившей растительности, в то время как для производства горшков елшанской культуры применялись илистые глины [35]. Во-вторых, на промежуточной территории, вероятном пути проникновения ракушечноярского населения в лесостепное Поволжье, господствующая традиция использования исходного пластического сырья связана также с илистой глиной [71]. В-третьих, в ранненеолитических комплексах, расположенных на промежуточной территории между Приазовьем и Средним Поволжьем, выявлены единичные фрагменты плоских днищ [83], которые могли бы маркировать тренд передачи данного технологического приема, в то время как в достаточно представительных комплексах они не обнаружены. Таким образом, на наш взгляд, предложенная гипотеза нуждается в дополнительном фактическом подтверждении. Еще одна точка зрения на формирование луговского типа посуды под влиянием буго-днестровского населения предложена А.В. Вискалиным [47; 84; 85], в ней, на наш взгляд, также содержится ряд дискуссионных моментов. Во-первых, как и у рассмотренной выше гипотезы, по замечанию самого автора, от территории Восточной Украины «дальнейшие маршруты и механизмы продвижения … не вполне ясны из-за отсутствия четких следов этой традиции между Северским Донцом и Волгой» [85, с. 37]. При этом комплекс стоянки Васильевский Кордон 7, который автор рассматривает в качестве одного из передаточных звеньев данной традиции с запада на восток, датируется почти на 1000 лет моложе, чем материалы стоянки Усть-Ташелка [86, с. 163]. Во-вторых, посуда вероятного источника формирования луговского типа керамики Поволжья (1 и 2 этапов буго-днестровской культуры) типологически значительно отличается от «дочерних» материалов. В керамических комплексах как первого, так и второго периодов развития буго-днестровской культуры представлены острые и плоские днища, причем последние зачастую имеют сложное оформление (поддон, закраины и др.). В орнаментации буго-днестровской культуры присутствуют оттиски гребенки, широкие проглаженные линии, насечки и др., которые часто образуют достаточно сложные мотивы (зигзаг, меандр и др.) [19; 22]. Обозначенные признаки не характерны для посуды луговского типа. Если же мы допустим «выборочное» заимствование лишь определенных технологических и орнаментальных приемов, то придем к одному из «скользких» моментов, о которых писал А.В. Вискалин, критикуя гипотезу заимствования плоских днищ с Нижней Волги [47, с. 27]. В-третьих, керамический комплекс стоянки Усть-Ташелка при его рассмотрении в качестве гомогенного постоянно «выбивается» из построений А.В. Вискалина, в одних случаях он выделяется в особый вариант развития елшанской культуры [87], в данном случае в «форпост» буго-днестровского населения на Волге. Истоки обозначенного противоречия, на наш взгляд, лежат в смешанном характере комплекса памятника. При публикации материалов стоянки А.В. Вискалин отмечал, что ее площадка распахивалась и лишь на отдельных участках удалось обнаружить фрагменты непотревоженного культурного слоя мощностью около 10 см [42]. При этом на Усть-Ташелке наряду с посудой, близкой елшанской, также обнаружены фрагменты, орнаментированные разнообразными наколами и гребенчатым штампом, приемами, не характерными для ранненеолитической гончарной традиции, но получившими широкое распространение в развитом и позднем неолите региона. Учитывая сильную потревоженность культурного слоя памятника и фрагментированность материала, мы считаем возможным разделить керамический комплекс стоянки на две культурно-хронологических группы: раннюю - елшанскую и позднюю - средневолжскую. Принимая во внимание значительное количество изделий из кремня (более 6000 шт.), не характерное для поселенческих памятников неолита региона, вероятно также выделение в кремневом комплексе стоянки мезолитического субстрата. В связи с приведенными замечаниями, на наш взгляд, материалы данного памятника без серьезной критики источника не могут являться опорными при создании конкретно-исторических реконструкций.

Наконец, еще один дискуссионный момент в изучении раннего неолита лесостепного Поволжья связан с его заключительным этапом развития и формированием средневолжской культуры развитого и позднего неолита. Данному вопросу посвящена специальная статья, которая находится в печати, в связи с этим подробно на нем мы останавливаться не будем.

About the authors

Konstantin Mikhailovich Andreev

Author for correspondence.
Email: konstantin_andreev_88@mail.ru

candidate of historical sciences, associate professor of Russian History and Archeology Department

References

Supplementary files