The fate of cultural and historical values of Russia at the crossroads of eras (1917-1927)

Full Text

В 1917–1927 гг. Россия переживала сложнейший период смены парадигмы общественно-политического и экономического развития, что не могло не отразиться на сфере культуры. Страна обладала богатейшим культурным наследием, судьбы которого зависели от проводимой новой властью политики по отношению к художественно-историческим ценностям, позиции интеллигенции и главного «творца» всех изменений – рабоче-крестьянских масс. Изучение этой проблемы представляет значительный научный интерес, поскольку позволяет проанализировать противоречивые процессы в культурной жизни советского государства в обозначенный период. Данная тема является актуальной, так как всегда важной остается проблема преемственности и новаций в ее развитии, отношения к памятникам истории и культуры. Формирование этого отношения закладывалось в первые послереволюционные годы.

В данном исследовании ставится цель проанализировать деятельность центральных и местных органов охраны памятников искусства и старины в 1917–1927 гг. На основе архивных и иных источников решаются такие задачи, как рассмотрение проведения первой государственной описи художественно-исторических ценностей, трудностей в реализации политики их охраны, роли творческой интеллигенции в спасении и музеефикации художественно-исторических ценностей.

Государственную политику по отношению к культурному наследию в этот период проводил Отдел по делам музеев и охране памятников искусства и старины (Музейный отдел) Народного комиссариата просвещения под руководством Н.И. Троцкой, о чем шла речь в ряде наших публикаций [1, с. 208–209; 2, с. 178]. Он являлся центральным правительственным органом, в котором было сосредоточено дело учета и охраны всех художественно-исторических сокровищ страны. В те регионы, где предполагалось наличие памятников искусства и старины, Отдел направлял своих сотрудников, которые в контакте с местными Советами проводили регистрацию памятников, определяли степень их художественной ценности, а также принимали необходимые меры по их охране, вывозя в особые государственные хранилища или оставляя на местах под ответственность местных Советов [3, л. 30].

Местные органы власти в течение 1918–1920 гг. развернули активную деятельность по первой государственной описи памятников истории и культуры. Обычно она начиналась с принятия соответствующего постановления. Например, 7 декабря 1918 г. коллегия Самарского губернского отдела народного образования учредила Музейную комиссию, которой предоставила право контроля учреждений, ведающих предметами искусства, имеющими музейную ценность. В постановлении об этом она записала: «Предметы искусства, музейные ценности, а также памятники старины передать в распоряжение губернского отдела народного образования. Губоно концентрирует в себе всю деятельность по охране культурных ценностей в губернии и оставляет за собой право распределения культурных богатств» [4, л. 3].

Алтайский губернский отдел народного образования в 1920 г. принял постановление о первой государственной регистрации предметов искусства и старины. В нем говорилось о том, что секция охраны памятников искусства и старины с целью сохранения, изучения и ознакомления широких масс с культурным наследием Сибири берет на учет все памятники древности, коллекции и отдельные предметы. В соответствии с этим решением на государственный учет ставились картины, скульптуры, гравюры, старинные иконы, книги, рукописи, старинная мебель, фарфоровые и бронзовые изделия, а также старинные церкви, часовни, дома, курганы, могильники и др. [5, с. 75–76].

Екатеринбургский губисполком в июне 1920 г. в аналогичном постановлении запретил гражданам без разрешения музейной секции губоно покупать или продавать предметы, имеющие художественную ценность, и обязал все лица и учреждения, располагающие таковыми, предоставить сведения на предмет их осмотра и регистрации [6, с. 114–115].

Трудности в реализации политики охраны культурных ценностей проявились сразу и часто были связаны с тем, что владельцы художественных коллекций скрывали их, саботировали декрет Совнаркома о регистрации и постановке на учет памятников искусства и старины [3, л. 72–72 об.].

В сентябре 1918 г. Наркомпрос признавал, что нередки были случаи, когда не только провинциальные, но и Московский Совет противодействовали сотрудникам Музейного отдела. Так, осенью 1918 г. в Рогожско-Симоновском районе Москвы имелась уникальная библиотека, содержащая книги на иностранных языках, и богатое собрание картин. Однако Рогожско-Симоновский Совет не давал работникам Музейного отдела вывезти библиотеку и картины в Государственный музейный и библиотечный фонды. Свои действия Совет обосновывал тем, что планирует создать районные библиотеку и музей. Наркомпрос же требовал от него выполнения общей музейной политики, которую он проводил в общегосударственном масштабе [3, л. 30 об.].

Нарком просвещения А.В. Луначарский, давая оценку работе Музейного отдела в первые послереволюционные годы, считал клеветой статьи в американских газетах, обвиняющие советскую власть в вандализме по отношению к музеям, дворцам, бывшим помещичьим имениям и церквам. Он отвергал эти обвинения, подчеркивая: «…мы совершили чудеса в деле охраны таких памятников». А.В. Луначарский при этом признавал, что в годы революционных восстаний и боев погибли отдельные художественные ценности. Он объяснял это тем, что «такое великое потрясение, как революция, не может не сопровождаться отдельными эксцессами…» Нарком просвещения подчеркивал, что всякий честный человек должен будет отдать дань уважения тем колоссальным усилиям, которые предпринимались не только в Петербурге и Москве, но и в провинции Отделом охраны памятников по спасению объектов старины и произведений искусства [7, с. 483, 491].

Многим современным исследователям, в отличие от А.В. Луначарского, разгром дворянских усадеб, последовавший после революции 1917 г., видится «культурной трагедией России в чрезвычайно широких масштабах» [8; 9, с. 7]. С этим мнением трудно не согласиться, поскольку утраты историко-художественного наследия поистине невосполнимы, поступления в Государственный музейный фонд составили не более 5–6 процентов от всей массы национализированных ценностей [10]. И это не «отдельные эксцессы», как считал А.В. Луначарский. Исследователи признают, что объекты культурного наследия не были целью вандализма крестьян, что «даже сразу после большевистского переворота местное население не нанесло значительного ущерба провинциальным и столичным усадьбам» [10], их ценности были реквизированы на этапе национализации. «Именно в процессе планомерной «законной» ликвидации имений, проводимой новой властью с весны 1918 г., и была уничтожена значительная часть культурного наследия, до того собранная и сохранявшаяся крестьянами во многих усадьбах» [8].

Материалы российских архивов подтверждают такой вывод. Так, в 1918 г. Земельный отдел Мологского исполкома Ярославской губернии взял на учет четыре крупных имения, принадлежащих князю Куракину и Мусину-Пушкину. Однако их имущество оказалось расхищенным не кем иным, как комиссаром имений «Андреевское» и «Мурзино» Владимиром Ивановичем Ваньковичем. В Мологу для ознакомления с работой большевистских партийных структур в январе 1919 г. приезжал представитель центра К.Я. Берзин, который в своем докладе о поездке сообщал, что В.И. Ванькович исключен из партии и арестован. В обвинительном заключении по его делу в декабре 1918 г. говорилось, что В.И. Ванькович смотрел на свою должность комиссара как на промысел, посредством которого возможно неплохо обставить свою жизнь и забывал, что он – представитель власти, цель которой – разумно использовать народные богатства в интересах народа. В этом документе подчеркивалось, что колеблющиеся массы обрушиваются на существующую власть, представителем которой являются подобного рода дельцы, так как не разделяют одно от другого. В.И. Ваньковичу было предъявлено обвинение в хищении имущества, которое ему, как комиссару, было поручено охранять, а также в злоупотреблении властью, данной для сохранения народного достояния [11, л. 115]. Это лишь один пример того, как некоторые представители новой власти на деле «исполняли» декреты о приеме на учет и охране объектов культурного наследия.

С картиной разгрома помещичьих усадеб столкнулся и эмиссар Главного музейного управления Александр Виссарионович Китаев. Он был выходцем из крестьянской семьи Самарской губернии, в 1906–1911 гг. учился в художественной школе в Казани, где в числе его педагогов был Н.И. Фешин, знаменитый в будущем российский и американский живописец. В 1921 г. А.В. Китаева командировали для обследования музеев и усадеб в Гжатский и Юхновский уезды Смоленской губернии. Он составил акты о разгроме имений Гжатского уезда и проанализировал главные причины плохого состояния памятников искусства и старины. К ним он отнес неоднократный переход имений из подчинения одной организации другой, частую смену их руководителей, недостаточную заинтересованность и компетентность лиц, которым поручалась непосредственная охрана ценностей, отсутствие строгой научно-технической системы (неточность и неполнота описей), недостаток средств, отсутствие регулярной связи с соответствующими вышестоящими органами. А.В. Китаев после завершения своей миссии пришел к выводу: «Промедление смерти подобно. Если не взяться теперь же горячо за работу по организации реального учета и реальной охраны ценностей на местах, через два года от имений, кроме жалких развалин, никаких памятников не останется. Необходимо взять на учет не только памятники искусства и старины, но и наши ошибки, наши промахи в системе учета и охраны и в ее осуществлении» [12, л. 164]. Это был «крик души» всей творческой интеллигенции страны, которая считала себя ответственной за судьбы культурного наследия.

Тем не менее 1920-е годы стали «золотым веком» в истории музейного дела. В этот период благодаря усилиям художественной интеллигенции в музеи страны буквально потоком хлынули предметы искусства и старины из государственных и частных хранилищ. Многие музейные работники были преисполнены чувства особой миссии, выпавшей на их долю. Это прослеживается по множеству документов, в которых звучит неподдельный пафос. Например, заведующий музейным отделом Владимирского губоно Алексей Иванович Иванов в своем выступлении на съезде руководителей музейного дела губернии в 1919 г. говорил: «Только через вдумчивое проникновение в родное прошлое, через постоянное приобщение к тому, что уже создано на протяжении веков русским народным гением, мы сумеем выковать для нашего народа счастливое будущее, и нет поэтому более достойной русского гражданина задачи как забота об охранении и изучении родной старины» [13, л. 35 об.].

Личность А.И. Иванова весьма интересна, хотя и не совсем типична для музейных деятелей российской провинции 1920-х гг. Он родился в крестьянской семье в 1890 г. во Владимирской губернии, окончил Владимирскую духовную семинарию и Петроградскую духовную академию, преподавал на одной из ее кафедр, где получил степень кандидата богословия, владел греческим, латинским и современными европейскими языками. Впоследствии А.И. Иванов занимался научной работой в Константинополе, в 1917 г. закончил Петроградский историко-археологический институт. С 1918 г. он преподавал историю, в том числе и историю Византии в различных светских вузах страны в качестве доцента, а затем и профессора. В 1919–1930-х гг. А.И. Иванов совмещал педагогическую деятельность с руководством областным Государственным музеем во Владимире и Комиссией по охране памятников искусства и старины [14].

Владимирской губернии с ее памятниками церковной старины явно повезло, что во главе музейного дела оказался человек, корнями связанный с ней и получивший высшее богословское образование еще до 1917 г. Он, как никто другой, понимал значение памятников православия и необходимость бережного к ним отношения. Несомненно, что благодаря усилиям А.И. Иванова и десяткам таких же подвижников российской науки и культуры были спасены и сохранены многие художественно-исторические ценности. Так, в мае 1918 г. во Владимирской губернии были приняты под охрану государства Золотые ворота, запрещен проезд экипажей под аркой ворот, в январе 1919 г. – Дмитриевский собор, в марте 1919 г. – церковь Покрова на Нерли и Палаты Андрея Боголюбского. В 1919 г. Владимирский государственный музей пополнился новыми коллекциями церковных древностей из ризниц Дмитриевского и Успенского соборов, ценных рукописей и старопечатных книг [13, л. 11 об., 37]. Эти меры позволили сберечь выдающиеся памятники истории и культуры, и поныне составляющие ее «золотой фонд». В условиях поднявшейся «атеистической волны» музеефикация церковных зданий и предметов богослужебного культа была, пожалуй, единственно возможным способом спасти их от полной гибели.

Во Владимирской губернии в 1920-е гг. был еще один интересный музейный деятель – Неофит Владимирович Малицкий, который являлся заведующим Владимирским историческим музеем. Он также закончил Санкт-Петербургскую духовную академию и Петроградский историко-археологический институт, был назначен преподавателем церковной истории Владимирской духовной семинарии, владел французским, немецким, английским и польским языками, с 1913 г. являлся статским советником. Еще до революции 1917 г. Н.В. Малицкий проявил себя как основатель архивного дела во Владимирской губернии и автор научных трудов по истории Владимирской и Суздальской духовных семинарий.

После 1917 г. Н.В. Малицкий активно включился в деятельность Владимирской комиссии по охране памятников искусства и старины, занимался музейным и экскурсионным делом. Он явился создателем и руководителем губернского краеведческого общества [15]. В своем выступлении на губернском съезде музейных работников в 1919 г., о котором речь шла выше, Н.В. Малицкий отмечал рост культурных запросов простых людей: «… народ интересуется предметами художественной старины, ищет эстетических впечатлений» [13, л. 39]. В итоге съезд постановил, что каждый музейный подотдел должен создать кружок взрослых или учащихся для изучения памятников искусства и старины, распространять в массе населения сведения об их значении в печати и воззваниях [13, л. 43]. Как видим, Н.В. Малицкий следовал этим решениям.

К сожалению, Н.В. Малицкого постигла судьба многих представителей старой дореволюционной интеллигенции. В 1931 г. Неофит Владимирович был обвинен в том, что создал во Владимире «контрреволюционную краеведческую группировку» и «направлял деятельность Владимирского краеведческого общества на изучение вопросов, не имеющих актуального значения для текущего социалистического строительства». Особое совещание при ОГПУ приговорило Н.В. Малицкого к высылке на Урал. Он был реабилитирован только в 1989 г. [15].

Приведенные факты свидетельствуют о том, что в первое послереволюционное десятилетие новая власть в решении культурно-просветительных задач опиралась на высокообразованную интеллигенцию царской России, поскольку у нее еще не было своих подготовленных кадров. И эта интеллигенция смогла в определенной степени «скорректировать» революционный нигилизм по отношению к культурному наследию, который проявлялся в деятельности многих партийных, советских работников и представителей так называемой «пролетарской культуры».

Таким образом, в первые годы советской власти произошли прогрессивные изменения в организации учета и охраны культурного наследия России, но вместе с тем в этот период имели место и его значительные утраты. Позиция интеллигенции, проявившаяся в сотрудничестве с новой властью в деле сохранения художественно-исторических ценностей, способствовала тому, чтобы минимизировать эти потери.

About the authors

Natalia Andreevna Tatarenkova

Author for correspondence.
Email: ntatarenkova@mail.ru

candidate of historical sciences, associate professor of Sociology, Political Science and History of Russia Department

References

Supplementary files